Торнадо
– Лево выбора!, – крикнул капитан Лииь рулевому. «А ведь мягкий знак не может смягчить гласные» пронеслось в его воспаленном мозгу.
Труп рулевого, обхвативший всем телом штурвал, привлекал внимание капитана уже третий месяц. Лииь не решался подойти к штурвалу. Не то чтобы он боялся мертвецов, но было в рулевом что-то, что заставляло верить. Верить в правильный курс. Живым свойственно ошибаться. Мертвым ошибаться не резон. Капитана прошиб мелкий пот. Конечно, когда-то у него была карта. Карта и циркуль, секстант и лупа, глобус и стойло, вязь и сноуборды. Когда-то было все. Капитан часто вспоминал день своего отплытия. Это был август. Капитан часто забывал день своего отплытия. Это был август. Капитан часто. Капитан не редко.
Из каюты послышалось пение. Тонкий женский голос читал хатаат – молитву народов Дъ. Не спеша зарядив мушкет, Лииь на ощупь пробрался к каюте.
Звезды плевались в горизонт.
Раздался выстрел, и пение продолжилось. Окровавленный капитан соскользнул по перилам на палубу и, бросив взгляд на звездное небо, воскурил фимиам.
– Не каждому фимиаму довелось быть воскуренным, – с гордостью за свой род дымила ароматическая смола. Она знала что используется во исполнение слов 140 псалма «Да направится молитва моя, как фимиам, пред лицо Твое, воздеяние рук моих — как жертва вечерняя». Но нахуй? Вот этого фимиаму так и не удалось понять. Воскурение подходило к концу, когда Лииь вспомнил о самосознании и одним движением руки вырезал на просоленной палубе барельеф.
Один два три четыре пять шесть семь восемь девять десять одиннадцать двенадцать тринадцать четырнадцать. четырнадцать. четырнадцать. четырнадцать. четырнадцать. четырнадцать. четырнадцать. ну что ты будешь делать…